Жизнь после греха

Бывает, что в жизни человека происходит нечто разрушающее все его прежние представления о самом себе как христианине. Он совершает что-то тяжкое — настолько, что возвращаться в храм после этого ему невыносимо стыдно и больно. И он бежит из Церкви, отлучает себя от таинства Евхаристии — от общения со Христом, пропадает из поля зрения священника, перестает общаться с собратьями по вере. Хуже всего, что в таком измененном состоянии сознания человеку видится, что это его теперь все отвергают и отвергает Сам Господь. И убедить его в обратном он никому не предоставляет даже возможности.

Порой по прошествии какого-то времени человек в храм все же возвращается. И если его падение было явным для окружающих — это был, допустим, уход от законной жены к другой женщине, или тюремное заключение, или период пьянства, — вокруг него словно образуется вакуум.

Вообще-то этому можно найти некое основание в жизни Церкви апостольской: если человек впадал в смертный грех или в череду смертных грехов, то он отлучался от Причастия и как бы исторгался из церковной среды — переходил в разряд кающихся, несущих епитимию и с надеждой ожидающих разрешения вновь участвовать в Евхаристии. Чувство отторгнутости, которое испытывали эти люди, служило исправлению их жизни — Церковь была для них всем, и воспоминание о горьком периоде, когда они оказались на время вне этой общей жизни, удерживало их в дальнейшем от самых закоренелых грехов.

Но сегодня редко кто принимает христианство так, как принимали его в ранней апостольской Церкви — всем умом, всем сердцем и всей жизнью. Гораздо чаще это некий долгий, постепенный путь уже после крещения. И для меня очевидно, что если сегодня человека, который впал в тяжкий грех и не может пока от него отстать, отделить от церковной общины и сказать ему: «Вот церковный порог, стой снаружи, посыпай голову пеплом и кайся», то в абсолютном большинстве случаев мы просто этого человека потеряем. И потому совершенно разумно поступает священник, который говорит падшему: «Ты сейчас не находишь в себе сил покаяться, не обретаешь в себе решимости жить должным образом, но ходи тем не менее в храм, живи церковной жизнью в той мере, в которой тебе удается. Не можешь причащаться — хотя бы исповедуйся, не можешь отстать от греха — хотя бы говори на исповеди об этом грехе и проси, чтобы Господь дал тебе силы измениться».

И точно так же священник должен призывать людей, которые в храме находятся, этого человека не оставлять. Да, он пал, но разве мы должны теперь меньше его любить? Господь ведь его любит не меньше, это только сам человек стал менее способным любовь Божию вмещать. И мы должны о нем заботиться, должны ему свою любовь являть — может быть, даже в большей степени, чем прежде. Но и сам человек должен помнить, что его, невзирая на падение, любит Господь, могут любить и люди, с которыми он был рядом. И не надо их стыдиться — нужно принимать их помощь.

Человека заставляют бежать прочь его гордость и самолюбие, это они его делают одиноким, а не его падение, не его грех. Может быть, все, что с человеком случилось, Господь и попустил, чтобы он свою гордость преодолел, чтобы его самолюбие совершенно стерлось, уничтожилось в огне этого искушения. И начинать собирать себя нужно именно с мысли преподобного Иоанна Лествичника о том, что там, где совершилось падение, прежде водворилась гордость. Мы раскаиваемся в ней и восстанавливаем в себе главную цель нашей жизни — бытие с Богом, а затем начинаем устранять из своей жизни все то, что нам с Богом быть не дает. Мы осматриваем те руины, среди которых пребываем, находим то, что нас от Бога оттолкнуло, и шаг за шагом расчищаем свой путь, помня о том, что Богу каждый малый наш шаг дорог и что Он нас никогда не бросит со всем этим наедине.

Из книги игумена Нектария (Морозова) "Одиночество. Пути преодоления в Церкви, семье и обществе", вышедшей недавно в издательстве "Никея".